Новый взгляд на техноразнообразие

Юк Хуэй

В 1914 году, в самом начале Первой мировой войны, французский философ Анри Бергсон в качестве нового президента Академии моральных и политических наук произнес свою инаугурационную речь, впоследствии изданную под заголовком «Значение войны». Бергсон, позже занявший пост председателя Международного комитета Лиги Наций по интеллектуальному сотрудничеству, организации — предшественника ЮНЕСКО, обвинил Германию в «машинизме» и «механицизме» — эти термины многократно повторялись в его короткой речи. По его мнению, именно они привели Германию, страну музыки, поэзии и метафизики, к состоянию «научного» и «систематического варварства». 

Бергсон считал, что истоки войны кроются в развитии механической науки и техники. XIX век «самым непредвиденным образом расширил сферу применения искусства механики и менее чем за пятьдесят лет снабдил человека большим количеством инструментов, чем тот смог создать за целые тысячелетия своего существования». Каждая новая машина представляла для человека новый орган, и душа его уже не могла охватить все разрастающееся тело. Подобный анализ причин войны встречается и в более поздней работе Бергсона «Два источника морали и религии», вышедшей в 1932 году. 

Такое несоответствие породило чувство гордыни, проявившееся в двух последних мировых войнах и присутствующее по сей день в призывах вернуться к Volksgeist, национальному духу. Гнев Бергсона выразился в целом ряде вопросов, среди которых мы выделили следующий: «Что станет с миром, если механицизм захватит весь род человеческий и если народы, вместо того чтобы свободно возвыситься до более богатого и гармоничного разнообразия, как способен это сделать человек, опустятся до единообразия, подобно вещам?»

Как сегодня воспринимать это бергсоновское заключение об искусственных органах, которые являются источником единообразия вместо многообразия? Возможно, мы все еще не понимаем значения тезиса Бергсона. Если и существует разнообразие людей, то обусловлено оно не различиями в цвете кожи или расе, а множеством разных образов мышления, которое можно назвать нооразнообразием (от греческого «ноос» — «разум»). Нооразнообразие поддерживалось техноразнообразием, которое можно определить как разнообразие возникающих локально и являющихся предметом непрерывного обмена способов понимания и создания технологий в различных культурах.

Техноразнообразие и нооразнообразие связаны друг с другом и, в свою очередь, поддерживают биоразнообразие окружающей их живой среды. Важность человеческого фактора в поддержании биоразнообразия сегодня не вызывает сомнений, особенно если принять во внимание тот факт, что мы вступили в эпоху господства человека на Земле, которую геологи называют антропоценом. Другими словами, и нооразнообразие, и биоразнообразие все больше зависят от техноразнообразия.

Между тем, в силу различных причин вопрос о разнообразии постепенно ушел с повестки дня в ходе последних столетий. Во-первых, это объясняется ошибочным пониманием того, что есть технология: в ней долгое время видели лишь инструмент. Напомним, что в эпоху модернизации во второй половине XIX века восточноазиатские страны полагали, что способны освоить западные технологии, сохраняя собственный образ мышления. В течение этого периода в разных странах этой части континента появились схожие лозунги, такие как «Китайское наполнение — западное применение (中體西用), «Японский дух и западные знания» (わこんようさい) или «Восточное Дао и западный инструмент» (동도서기론). Все эти течения объединяет уверенность в том, что восточное мышление сможет овладеть западной наукой и технологией, которые являются просто инструментами. Однако сегодня мы знаем, что такое иллюзорное видение — лишь одно из проявлений картезианского дуализма. Во-вторых, учитывая триумф позитивизма, который усматривает в технологии универсальность и рациональность, выходящую за рамки времени и пространства, можно было бы сказать, что технологии обладают универсальным измерением, поскольку представляют собой экстернализацию памяти и продолжение органов человеческого тела. Однако развитие технологий также обусловлено и ограничено местными особенностями и космологической моделью.

Британский биохимик, историк науки и китаевед Джозеф Нидэм, первым возглавивший Секцию естественных наук ЮНЕСКО с 1946 по 1948 год, сформулировал знаменитую «проблему Нидэма», в которой он ставит вопрос о том, почему современная наука и технологии возникли не в Китае и Индии, а в Европе. Разумеется, на это можно было бы возразить, как это сделали многие историки после Нидэма, что до XVI века наука и технологии в Китае были во многом более развитыми, чем в Европе. Тем не менее это противоречит тому, что имел в виду Нидэм, а именно его идее о том, что неправомерно напрямую сравнивать западную и китайскую науку и технику, поскольку в их основе лежат разные онтологические и эпистемологические предположения. Очевидным примером этого могут служить такие онтологические понятия, как ци («жизненное дыхание») и инь-ян в китайской медицине, которые не могут быть материально продемонстрированы в анатомии. Опираясь на свои собственные исследования по биологии, для описания китайской медицины и китайской мысли в целом Нидэм использовал термин «органицизм».

Иными словами, в китайской и западной культурах технологии понимались и создавались по-разному, и именно это я называю техноразнообразием. Это разнообразие имело место не только в прошлом — нам необходимо задуматься о нем и сегодня. Мы окружены цифровыми технологиями, но редко думаем о том, на каких онтологических и эпистемологических предположениях они основаны. Возьмем, например, социальные сети: в них заложено предположение о том, что общество — это набор социальных атомов и что отношения между людьми можно познавать и изучать посредством объединения данных.

Если подвергнуть эти предположения сомнению, их верность покажется проблематичной, учитывая, что они были сформулированы в 1930-х годах специалистами в области социальной психологии, такими как румыно-американский психолог Якоб Морено и немецко-американский психолог Курт Левин, и ни один антрополог не согласится с тем, что человеческое общество развивалось из социальных атомов. Тем не менее данная модель была скопирована и развита практически всеми социальными платформами в разных странах, будь то Facebook, VKontakte или WeChat. Это также демонстрирует нам ограниченность инноваций, о которых идет речь сегодня, особенно когда единственной их целью является эффективность и потребительство.

Сегодня технологическая глобализация уже увела нас в сторону от вопроса о техноразнообразии, превратив его в противопоставление локального и глобального, традиций и современности, Востока и Запада и не дав нам возможности задуматься о разнообразии за пределами идентичности. Французский священник-иезуит, археолог и теолог Пьер Тейяр де Шарден, которому ЮНЕСКО посвятила симпозиум в 1981 году, предложил такое понятие, как конвергенция ноосферы. Согласно его теории эволюцию можно рассматривать как эволюцию сознания, которое формирует ноосферу благодаря изобретению и распространению технологий по всему миру. Для Тейяра де Шардена такая конвергенция также представляет собой христогенез. Однако с сегодняшней позиции мы должны добавить, что в формировании ноосферы также участвуют процессы технологической конкуренции и военной экспансии и что в такого рода формации вместо диверсификации происходит унификация. Таким образом, диверсификация может произойти только на самом поверхностном уровне, то есть на уровне национальной идентичности. 

Мне кажется, что сегодня, перед лицом таких явлений современного мира, как аддиктивное потребление, жестокая экономическая конкуренция и угрожающая военная экспансия, нам как никогда необходимо вернуться к вопросу о техноразнообразии, тем более что мы знаем, что прийти к единому глобальному решению трудно, если не невозможно, и что возврат к национализму крайне нежелателен. Вывод, к которому пришел Бергсон в 1914 году, актуален и сегодня. Однако описываемая им тенденция лишь усиливается с появлением все более мощных кибернетических машин, уже не являющихся, как отметил американский математик Норберт Винер, теми простыми механизмами, которые имел в виду Бергсон. Поиск и поощрение техноразнообразия сегодня должны стать одной из наших главных задач, как утверждали когда-то Бергсон и Нидэм. 

ЮНЕСКО является, пожалуй, единственной организацией, способной привлечь к этому вопросу намного больше внимания, чем смогли бы это сделать один мыслитель или отдельное академическое сообщество. Наша задача заключается не только в сохранении коллективной памяти о прошлом, из чувства ностальгии или ощущения «устарелости» человечества. Нам также необходимо подготовить новую повестку дня, способную вдохновить нас на разработку, в перспективе завтрашнего дня, более разнообразной научной и культурной программы, которая побудила бы нас к размышлению об отношении людей друг к другу, к другим живым существам и к нашей планете. Возможно, благодаря такой диверсификации мы сможем найти новые пути выхода из сложившегося тупика.